Сидим в доме на впд (временный пункт дислокации) после выхода с передка, перекусываем, пьём чай, пацаны соображают насчет вечера. Состояние такое, что абсолютно ничего не хочется – куда-то идти, шевелиться, двигаться и даже слова и те произносить лень.
Одного беглого взгляда достаточно опытному бойцу, чтобы понять, что вот этот воин только что вышел с передка. Начиная с черноты под ногтями и до малейших складок кожи по всему телу – у бойца все забито малейшими песчинками земли; он сам весь пропитан насквозь этой землёй, как, впрочем, и вся его одежда, пропах ею весь, а ещё потом, немытым телом и просто войной. И бесконечная усталость в их глазах и какое-то совершенное отупение.
Но уже спустя немного времени бойцы оживают и начинают соображать насчёт вечернего меню. И тут забегает Губа из второго соседнего взвода, он тоже вышел вместе с нами с передка:
— Салам, братишки, есть чё?
— Губа, ну ты же сам вышел с нами вместе, откуда бы мы взяли, – отвечает ему Хромой.
— Не, ну мало ли, а вдруг..
На стене висит дежурная радейка, остальные пацаны все свои вырубили после выхода, раздаётся треск и голос:
— Губа, Губа, я Комиссар, приём..
— И здесь нашел, – сокрушается Губа, — Чего ему надо опять?
Лет Губе от 35 до 40, более точно определить возраст сложно, имени я его не знаю, о нем ходит очень много баек и историй, в основном забавных. У него за плечами несколько этапов, и на возгласы бывалых военных, что у них за плечами ….дцать календарей (так военные обозначают свои сроки службы), Губа всегда отвечал, что у него за спиной тоже календарей хватает, только не военных, а лагерных. Чуть выше среднего роста, с бегающими глазами и повадками хищного зверя, всегда готовый к броску или удару и, глядя на него, можно было не сомневаться в его биографии, весь его облик выдавал бывшего зк. Говорил он всегда много, перетекая с одной темы на другую, и неизвестно куда мог в итоге завести разговор с ним, приболтать он мог абсолютно любого..
— Губа на приёме, – отвечает Губа в рацию, что висит у нас над столом.
— Зайди ко мне в красный дом, – это уже Комиссар.
— Губа плюс, буду через 10 малых, – и Губа, оглядевшись вокруг и убедившись, что пацаны и в самом деле не пьют ничего крепче чая и кофе, выходит на улицу, обещая вечером забежать.
Красный дом, где живёт Комиссар, недалеко от нас, дальше по улице, и Губа уходит в том направлении, размешивая грязь своими берцами.
— Вызывал, гражданин начальник? – начинает Губа прямо с порога уже в доме Комиссара и чувствует, что его сейчас опять начнут песочить за что-то, но ещё представления не имеет за что, благо грешков за собой имеет немало.
— Губа, прекращай уже эти свои “гражданин начальник”…
Комиссар сидит за столом в обычной толстовке даже не цвета хаки и смотрит на Губу уставшим взглядом, который говорит о том, что предстоит беседа неприятная для них обоих, но необходимая как всякий пунктик в армии.
— Не, командир, ты сам посуди, позывной у тебя “Комиссар”, живёшь в красном доме, мне по понятиям вообще не резон к тебе ходить, что я сученый какой-то или на красной зоне сидел, ты бы позывной хоть сменил что ли, а то как слышу, так переворачивается все внутри, сам понимаешь….
— Погоди, погоди, Губа, тормози, – прерывает его замкомроты, — Тут серьёзный разговор, не до шуток. Ты лучше скажи, почему дисциплину в коллективе разлагаешь? На тебя же смотрят все, авторитет какой никакой имеешь, а ведёшь себя… – и он замолчал, подыскивая нужное слово…
— Не, ну чё встало, командир? – перебивает его Губа. — Чего опять не так-то, чё там за перхоть опять на меня стряхивает…?
Еле заметная улыбка проскакивает по лицу Комиссара, но он себя сдерживает и продолжает с серьёзным видом:
— Слушай, Губа, я не спрашиваю как ты умудряешься водку на передок протаскивать, чиферишь там целыми днями в блиндаже. Недавно напился и чуть на позиции к петухам не уполз – искали тебя всю ночь, а под утро ты аккурат с будуна на минном поле прочухался… И чего ты туда пополз, спрашивается? Вражеский беспилотник хотел достать или брататься надумал? Взрослый же мужик, а ведешь себя.. Вот какого хрена ты в подбитый утюг (танк) полез? – продолжал Комиссар свои обвинения, не давая Губе сказать ни слова. — Он же простреливается со всех сторон, да ещё молодого потащил с собой, помародерить захотел, на старое потянуло?
— Так там же бронелобые 25 блоков сигарет оставили, шмурдяк свой весь, ночники, тепляки, так бежали, когда их коробочка разулась, что ноги с руками перепутали. Денег и документов их не нашли, – тут же добавляет Губа. — А вот сигаретами цивильными с гражданки у нас теперь весь взвод обеспечен, так что не о себе беспокоился, гражданин начальник..
И Губа плавно переходит на тему своей гражданской жизни, где у него осталась одна больная мать и более никого на свете. И живёт-то мать, и держится за эту жизнь только тем, чтоб дождаться своего сына, обнять да прижать его к себе, может быть, в самый последний раз. И как ходит и рассказывает она про него всем своим знакомым и родным, что вот ведь, остался из трех сыновей в живых самый младший да непутевый, как она думала, а оно вона как, на войну ушёл, стало быть, грехи свои отмаливать да душу очищать, и хочет, значит, он к ней чистым воротиться да в глаза её посмотреть своими глазами чистыми да ясными. И он ведь, вправду, ни копейки чужой не взял, как попал сюда, а ведь сколько времени прошло, почитай полгода уже…
И тут вдруг он сам задумался над этой мыслью-открытием, и так она поразила его, что он молча встал и ушёл. И даже Комиссар ничего не сказал ему вслед…