Заступали на дежурство глубокой ночью, когда, казалось бы, вот он самый сон, и обстрелы прекратились с обоих сторон, но надо вылазить из ненавистного спальника, в который бойцы завернулись, словно в кокон, да ещё и в одежде, и потом карабкаться на поверхность из блиндажа.
— Комар, Завет, на глаза! – это зовёт с улицы предыдущая смена.
И вот Комар неуклюже, долго, медленно начинает стаскивать с себя спальник. Габариты у него вовсе не комариные и, каждый раз, укладываясь спать, он не залазит в спальник, а натягивает его на себя, словно чулок на ногу.
— А ты заметил, Комар, – как-то пытался подначивать его Завет, — что из всех выживших с первого захода, в основном, все мелкие и худые? Знаешь почему? Я думаю, это потому, что в них попасть тяжелее, площадь поражения меньше, а в тебе вот сколько, центнер? Ты прям находка для снайпера, не стой со мной рядом, на всякий случай.
— Да я и так уже 12 килограммов сбросил, – не понимая шутки отвечает Комар.
— Мало, Комарик, мало, надо хотя бы на пару размеров похудеть, иначе спальник твой скоро по швам пойдёт…
Они выбираются по очереди наружу, первым Комар, следом Завет. Темень такая, что протяни руку и не увидишь её. Ориентируются в лесополке на ощупь и по голосам, идут пригнувшись на приглушенные голоса своих сменщиков. Им передают ночник и тепляк, и они остаются вдвоём…
Прикрытая какой-то ветошью, чтобы не отсвечивала, потрескивает изредка рация – это противник пытается глушить сигнал. Комар с Заветом периодически контролируют периметр с помощью ночника и тепляка, которые держут за пазухой, чтоб те не разрядились раньше времени от холода.
— Комар, давай поменяемся, у меня один глаз от тепляка вообще уже нихрена не видит. Держи ночник.
Комар молча протягивает свой ночник и так же молча забирает тепляк. Он вообще говорит мало и двигаться тоже предпочитает, экономя силы и не расходуя энергию лишний раз. Зато курит он часто и с какой-то жадностью и остервенелостью, докуривая до самого фильтра, обжигая пальцы. И каждый раз, когда он прикуривает очередную сигарету, Завет кроет его матами и готов прибить за то, что тот отсвечивает.
Где-то далеко позади них вышел очередной пакет Града, освещая небо всполохами огней, и лишь спустя несколько секунд до них доходит звук пуска и от этого звука и вспышек на небе становится теплее на сердце, когда понимаешь, что ты не один в этих голых степях, насквозь простреливаемых со всех сторон.
Где-то вдалеке раздаются короткие автоматные очереди – может, по пьяни стреляют, а может с испугу, приняв в тепляке местную дичь за вылазку противника.
Местные суслики так отъелись на некошенных годами полях, что уже стали размерами с собак и поначалу они их даже принимали за вылазку дрг, когда те вдруг вставали столбиком то в одном месте, то в другом. Бегают косули, зайцы и лисицы, летают совы и филины, и даже летучие мыши. Под ногами снуют целыми стаями сотни мышей и крыс, на которых охотится непонятно откуда взявшаяся здесь ласка. Со временем начинаешь отличать по звуку, что за зверь обозначил себя, а потом и в тепляке уже отличаешь одного от другого.
Больше всего в блиндажах одолевают мыши. Одна умудрилась пробежать Завету по лицу, и он машинально заехал сам себе в глаз, когда чувство омерзения пронзило его. И потом он долго лежал и думал: вылезет синяк или нет, и как утром будут смеяться над ним и подшучивать. И сам улыбался при этом.
Кто-то из пацанов привёз из деревни кошку и поселил к себе в блиндаж, скорее, в качестве амулета от мышей, чем с какой-то практической целью. Но кошка эта сбежала с позиций в ужасе через пару дней, запятисотилась. И никто так и не понял в итоге, что напугало её больше – то ли такое огромное и доселе невиданное обилие дичи, а то ли все-таки непрекращающиеся обстрелы.
— Комар, пластырь с собой, – спрашивает Завет и улыбается про себя.
Он уже почти всем рассказал эту историю, когда, только познакомившись с Комаром, тот спросил у него его позывной.
— Завет у меня позывной.
— О, ничего себе, – говорит Комар и начинает лезть куда-то глубоко в карман своих брюк. Он долго ищет и роется по карманам и наконец достаёт маленькую и засаленную книжечку в синем переплёте. Страницы её на углах потрепаны и закручены, и Завет уже догадывается что это, но наблюдает молча и ждёт, что ему скажет Комар.
— Новый завет, – читает Комар.
— Да я скорее ветхий, – поправляет его Завет.
— ПластЫрь, – продолжает читать Комар, делая ударение на втором слоге.
— Чего, чего? – задыхаясь от смеха переспрашивает Завет. — Может, Псалтырь?
— О, точно, Псалтырь.
— Ой, прости его, Господи, – пуще прежнего смеётся Завет и уже Комар присоединяется к нему. — Ты хоть раз эту книжку-то открывал? – спрашивает он.
Потом как-то во время очередного очень сильного обстрела в блиндаже Комар достал откуда-то смятый тетрадный листок с молитвой “Отче наш” и стал читать подсвечивая себе фонариком и явно стыдясь.
— Кто тебе это написал? – спросил очень серьёзно Завет.
— Тётка.
— Не надо стыдиться, а вот выучить наизусть не помешало бы. Ничего стыдного и плохого здесь нет.
И вот сейчас этот ребёнок-переросток сидит рядом с ним, присев на корточки и спиной уперевшись в кучу земли от вырытого блиндажа. Прошёл уже час их дежурства, и ещё им осталось столько же до смены. За исключением вражеской птички, улетевшей в тыл, ничего особенного не произошло.
— Завет, ты чего делать будешь в отпуске? – спрашивает Комар, не произнося слова “дом” или фразы “когда вернёшься”, потому как каждый думает о Доме или о том, как вернётся, как о самом заветном и потаённом желании, о таком желании, которое загадывается в новогоднюю ночь и которым ты не делишься ни с кем. Желание, которое не произносится вслух, дабы не вспугнуть его, чтобы оно непременно сбылось, пусть без конкретных дат и сроков, но только бы сбылось.
— А все-таки армия полезная штука, да Комар? – ответил Завет вопросом на вопрос, думая о чём-то своём. — Вот ты на гражданке чем занимался, брезенты клеил да окна вставлял, а теперь чего только не умеешь. В отпуск можно дикарём ехать в любую дыру, хоть в тайгу, хоть на море. Представь, приедешь и выкопаешь блиндаж на берегу моря, спальник, плитка, тушёнка, вот только обстрелов не будет, а так почти полное погружение…
— Мне и здесь хватило спальника и тушёнки на всю жизнь, – бурчит Комар ему в ответ. И они замолкают, каждый думая о своём.
Комар о своей матери, у которой, помимо него, никого и нет, и живёт она одна-одинёшенька в своём старом покосившемся доме на краю деревни в большом татарском селе. К ней частенько заходят односельчане, чтобы узнать, как там её сынок да что с ним, а на самом деле, приглядывают за ней, не запустила ли хозяйство, да как сама держится, да не надо ли ей чего. И она держится в ожидании очередной весточки от сына, а как получит, так и оживает, как будто и на сердце легче становится и, стало быть, всё хорошо и надо жить дальше…
А Завет думает о жене, не переставая. И чтобы хоть как-то отвлечься от этих дум, постоянно занимает чем-то свои руки – копает блиндаж, расширяя и углубляя его, чистит оружие, но помогает слабо. И перебирает в памяти строчки из последней переписки.
В первые месяцы она писала о том, как у неё колотятся руки по утрам и стучат зубы, как незнание о том, где он и что с ним, буквально сводило её с ума, о том, как она вдруг обнаруживала себя в разных местах и понятия не имела, как и зачем она там оказалась. От этих её рассказов у него буквально рвалось сердце, и он не знал, как и чем её успокоить-утешить, и любое его слово резало её ещё больнее.
Но со временем характер её изменился, настоялся, успокоился, окреп. И это и ему самому придавало сил и выдержки. Она вдруг спрашивала про какой-то день и час, когда ей вдруг стало особенно тревожно на сердце. И он отвечал ей, что в это время был жёсткий обстрел и мины ложились рядом, но ни один осколок его не зацепил. И она в ответ говорит, что молилась, чтоб ангелы сберегли его под своими крылами. Он отвечает, что знает об этом, чувствовал.
А ещё вспоминает и улыбается, как она рассказала ему про их пса, который, оказывается, умеет обниматься – встанет позади неё на задние лапы, когда она сидит на диване, и передними обнимет за шею, ну совсем как человек, да ещё и голову положит ей на плечо. Он смеясь говорит, что это он научил его этому фокусу накануне отъезда…
Дежурство закончилось, пора будить смену, Завет тянет до последнего, пусть ещё немного поспят парни. Тишина, самый сон и, может, им сейчас снится самое дорогое, самое заветное и потаённое…
