Едем в будке бортового Урала, возвращаемся с очередных учений. На деревянные лавки покидали броню, так теплее и мягче сидеть. Брезентовая крыша слабо защищает от холода, который не отпускает уже который день. В центральном проходе ящик с оружием и личные вещи в рюкзаках, которые мы таскаем с собой повсюду, словно ниндзи черепашки свои домики на спине.
Нас семеро. Из-за балаклав лиц не разобрать, говорить тоже неудобно, лишний раз двигаться тоже нет никакого желания. Почти у всех сейчас только одна мысль – добраться до казармы, принять горячий душ и перестирать свои вещи, ну и, конечно, тепло, которое не зависит от какой-то там печки…
Мы смотрим через задний борт на дорогу, на гололедицу, столь непривычную для здешних мест, на поля или горы, засыпанные мелкой белой крупой. Я пытаюсь рассмотреть пики гор и холмов, но они из-за снега сливаются в один сплошной горизонт….
***
Мысли, как обрывки давно прочитанных книг.
Еду и неожиданно ловлю себя на том, что военные, как и врачи, самые циничные люди в мире. В смысле отношения к смерти.
Вспоминаю рассказы инструкторов, которые нас обучали о том, как они чуть ли не ежедневно сталкивались со смертью. И, рассказывая, они преподносили это как какие-то курьёзы, словно говоря: а вот ещё помню был случай, пыталась костлявая снова сыграть со мной шутку, да не вышло. Или, подробно описывая ранения, в том числе и смертельные, у своих товарищей и причины их появления, каждый раз намекая нам, мол, это может случиться и с вами…
Я подобное испытывал только однажды, когда зашёл после консилиума к врачам, и мне очень спокойно и подробно рассказали, что ждёт мою ныне покойную жену в ближайшие шесть месяцев. Меня тогда больше всего поразил не сам факт того, что я услышал, а в каком виде и интонациях мне все это было высказано.
Я только много позже понял, что у людей, вынужденных сталкиваться со смертью намного чаще, чем мы хороним своих близких, друзей и знакомых, вырабатывается особый иммунитет к этой стороне жизни.
Каламбур вышел…
